Слово «аптека» восходит к древнегреческому «??????? — хранилище, складочное место, амбар, магазин, у

Слово «аптека» восходит к древнегреческому «??????? — хранилище, складочное место, амбар, магазин, убежище», от «???? — могила, гроб, могильный склеп», также «шкатулка, ящик»; ср.: «???????? — сбереженный, ценный, сокровенный, тайный». Из греческого уже заимствовано латинское «apotheka — кладовая, амбар», чаще «винный склад», помещавшийся в верхней части дома, над дымоходом. И только в средневековой латыни это слово используется в современном его значении. В мифологическом ракурсе аптека оказывается в одном семантическом ряду со словами «клад, кладбище, схран», т.е. парадигмой топосов, связанных со смертью, убийством, тайной.

Литературные репрезентации аптеки сформировали более или менее устойчивую мотивику, четко отсылающую к архаическим истокам и мифологическим коннотациям истории аптечного учреждения. Темы иностранщины, любви и смерти увязываются в устойчивый тематический комплекс. В частности, обращает на себя внимание иностранное происхождение литературных аптекарей, тем более что уже в середине XIX века возникла русская школа и соответственно русские аптекари. Именно здесь срабатывает литературный механизм: сам образ носителя таинственного знания требует, как известно, персонажа мало (плохо) говорящего по-русски, (ино)странного. Аптекари-немцы, пожалуй, оказываются наиболее популярными в этом амплуа (например, в «Несмертельном Головане» Н.И.Лескова или «Восковой персоне» Ю.Н. Тынянова).

Одно из самых выразительных и полных описаний подобного рода находим в «Аптекарше» В.А. Соллогуба. Немецкий аптекарь и его жена приезжают в Россию и открывают аптеку в маленьком провинциальном городке, в бывшем здании Дворянского собрания, где раньше, за отсутствием иной, танцевали под «жидовскую музыку». Сюжет завязывается вокруг любовной темы, уводящей сюжет в прошлое: брак с аптекарем послужил своего рода лекарством от несчастливой любви.

Смерть, связанная с аптечным топосом, часто аптекарем же и провоцируется (например, «Сын аптекаря» Ю.Кисиной). Символическая смерть настигает героя рассказа А.П. Чехова «В аптеке». Виновниками случившегося являются именно аптекарь с его педантичностью как специфически «аптекарской» чертой. Любовная тематика развивается в чеховской же «Аптекарше» или в рассказе Н. Григорьевой «Рот». У Чехова посетители приходят в аптеку, чтобы познакомиться и пообщаться с хорошенькой аптекаршей, молодой женой провизора Черномордика, в то время как сам аптекарь спит и видит сон, что в городе все кашляют и покупают у него капли датского короля (превратившиеся затем у Лескова (рассказ «Жидовская кувыркаллегия») в «капли с датского корабля» — антилекарство, которым евреи калечат себя, дабы не попасть в армию).

Одна из функций аптекаря в литературе состоит в том, чтобы маркировать родословную героя. Генеалогическое значение аптекаря видится в указании на необычность персонажа, его нетривиальные способности или возможности. Напомню таких аптекарей, как дед Цинцинната в «Приглашении на казнь» В.В. Набокова или отец Марты в пьесе Г. Горина «Тот самый Мюнхгаузен». В последнем произведении именно дочь аптекаря оказывается достойной неординарного героя (они и знакомятся в аптеке, куда барон пришел, чтобы купить яд и отравиться). Другая сторона «аптечной» генеалогии — проявление медиаторской функции аптекаря. Будучи посредником между доктором и пациентом, аптекарь мифопоэтически посредствует также между мирами живых и мертвых. С этим, собственно, и связана преимущественная «иностранность» литературных аптекарей.

И. Берлин в статье о Л.Н. Толстом выбрал в качестве эпиграфа пассаж из «Русского романа» Е.М. Вогюэ: «Странное сочетание разума английского аптекаря с душой индийского буддиста». У Вогюэ эта пара явно восходит к диптиху тела и души. В литературе подобное разделение традиционно выражается через оппозицию «врачеватель тела» vs. «врачеватель души», принципиальное различие между которыми, по крайней мере на русской почве, состоит в аскетизме первого и его отсутствии у второго. Функция аптекаря в данном случае, несомненно, ближе к амплуа доктора. Между тем аптекаря нельзя полностью отождествить с врачом, его место в этой оппозиции отнюдь не столь однозначно, как в афоризме Вогюэ. Важно другое — аптекарь как культурный тип смог оказаться интерпретирующей инстанцией, причем достаточно адекватной и для интерпретации гениальной фигуры Толстого.